Теологический подход. Теологический подход к изучению преступности
§ 6. Теологический подход к изучению преступности
Преступность всегда оставалась в значительной мере феноменом загадочным. Ее сущность нередко ускользает от исследователя. Бельгийский криминолог А. Принс по этому поводу заметил: «Среди тайн, которые нас окружают, существование зла на земле - одна из самых необъяснимых; все философские системы пытались проникнуть в нее и все учения о божественной справедливости пытались примирить усовершенствование с существованием зла»".Теологический подход к анализу преступности наиболее активно разрабатывался в средние века такими теологами, как А. Августин, Ф. Аквинский и др. Как правило, теологические трактовки преступности связывали общественно опасное деяние с происками дьявола и были основой карательной практики религиозных судов2. В некоторых современных исламских государствах практика шариатских (религиозных) судов является весьма устойчивой. Сегодня достаточно активно возрождается интерес к христианским теологическим учениям и в России3, а в отдельных ее регионах (Чечня) в конце XX века активно функционировали шариатские суды и практиковались религиозные подходы к воздействию на преступность.
Исследуя теологическую модель преступника, A.M. Яковлев отмечал следующие черты данного подхода: «Понятие преступного связывается с крайними проявлениями зла, преступным считается посягательство на высшее добро... Преступник же - непосредственное воплощение (персонификация) зла»4. Анализируя мистические корни насильственной преступности, М.П. Клейменов делает вывод: «Связь мистицизма с насилием прослеживается исторически по двум направлениям: как поклонение демоническим культам и как богоборчество»5.
Преступность как объект исследования
Интересную интерпретацию теологической концепции преступности приводит Ф.М. Достоевский: «Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого не исправляют, а, главное, почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не только не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает... И выходит, что общество, таким образом, совсем не охранено, ибо хоть и отсекается вредный член механически и ссылается далеко, с глаз долой, но на его месте тотчас же появляется другой преступник, а может, и два другие. Если что и охраняет общество в наше время и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести. Только сознав свою вину как сын Христова общества, то есть церкви, он сознает вину свою перед самим обществом...»". Здесь же можно найти и рекомендации по социальному переустройству: «...надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью»2.
Основная криминологическая идея теологов: преступность - проявление зла. Преступление есть результат того, что человек либо отвернулся от бога (безверие), либо оказался во власти дьявола (сатанизм).
Идеи, вырабатываемые в рамках теологического подхода к анализу преступности, достаточно сложны. Многие из них носят трансцендентный (недоказуемый на уровне научных аргументов) характер. В то же время они открывают новую грань бытия, новую плоскость изучения криминальных явлений. Они могут быть положены в основу соответствующих научных гипотез, имеют колоссальную мировоззренческую значимость. К числу таких идей относятся:
Преступность есть зло. Отрицание ее - добро;
Цель воздействия на преступность - движение общества к высшей справедливости посредством разрешения противоречий между добром и злом;
" Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Поли. собр. соч. М., 1976. Т. 14. С. 59-60.
Борьба с преступностью осенена богом. В приверженности идеалам добра - залог успеха (в то время как многие люди находятся во власти иллюзии: чем больше жестокости в борьбе с преступностью, тем лучше). Идеализация принципа «зло в ответ на зло» превращает борцов со злом из поборников добра в приверженцев зла;
Добро онтологически (по сути бытия) сильнее зла - в этом источник оптимизма тех, кто борется с преступностью;
Религиозные меры воздействия на преступность имеют значительный антикриминогенный потенциал. Основные из них - проповедь, образец добропорядочности в деяниях и помыслах. С ними тесно связаны такие нетрадиционные меры воздействия на преступность, как молитва, медитация и т. п. Они привлекают внимание исследователей к биоэнергетическим аспектам преступности;
Акцент в разрушающем воздействии на преступность каждый должен делать прежде всего на самого себя (самосовершенствование)".
Состояние современной российской криминологии характеризуется разнообразием мировоззренческих позиций и методологических подходов. Это хорошо видно на примере дискуссионной атмосферы, ставшей отличительной особенностью деятельности Санкт-Петербургского Криминологического клуба (президент – проф. Д. А. Шестаков). При всем разнообразии подходов и пониманию сущности преступления и истолкованию задач криминологической науки, диспутантов объединяет категорическое неприятие тех «губительных идей, содержащих марксистско-ленинскую инфекцию», которые длительное время оказывали парализующее воздействие на теоретические искания отечественных криминологов. А это, в свою очередь, означает, что криминологическая мысль, освободившаяся от тяжкого советского наследия, вышла на оперативный интеллектуальный простор.
Сознавая ценность открывшегося пространства духовной свободы, российское криминологическое сознание является в основном секулярным. Это и понятно: труды признанных классиков мировой криминологии, западная криминологическая мысль в целом, на достижения которой невозможно не ориентироваться, практически не связаны с теологией. Между тем, надо отдать должное российским криминологам: далеко не все из них считают практику игнорирования религиозно-теологических аспектов криминологического знания оптимальной. В этом отношении представляет несомненный интерес новаторская работа отечественных ученых О. В. Старкова и Л. Д. Башкатова «Криминотеология. Религиозная преступность» (СПб., «Юридический центр Пресс», 2004).
И все же в контексте доминирующих секулярных стереотипов библейские представления о сущности преступления продолжают расцениваться большинством ученых-криминологов как архаизмы. В лучшем случае им отводится место в исторических разделах лекционных курсов, читаемых студентам-юристам.
Между тем, именно о библейских основаниях современных концептуальных моделей приходится вспоминать каждый раз, когда речь заходит о необходимости выхода криминологической науки за пределы позитивистских и психоаналитических схем, успевших уже утратить значительную долю своей эвристичности. Интерес к ним пробуждается и в тех случаях, когда аналитики пытаются апеллировать к универсальным семантическим, аксиологическим и нормативным структурам, лежащим в основаниях различных концептуальных подходов к проблеме сущности преступления и преступности.
В Ветхом и Новом Заветах сущность преступления определяется через апелляцию к более общему понятию греха. Если суть и смысл преступления могут определяться и описываться при помощи сугубо антропологических или социальных категорий, то смысл греха неизменно предполагает теологический контекст и, соответственно, теологическую интерпретацию.
С позиций секулярного сознания грех – это «несобранность, несерьезность, расслабленность, погружение в жизнь такую как она есть, неспособность координировать ее, господствовать над собой и владеть собой… Опошляя и рассеивая возможности человека, грех делает обезличенной и бессмысленной его жизнь, препятствует формированию его личности, отделяет его от бытия и от существования» (Н. Аббаньяно). Но в библейском значении грех, а значит, и всякое преступление – это всегда нарушение Божественной воли, влекущее за собой вину перед Богом и людьми.
Преступление, будь то воровство или убийство, представляет собой сложную, многоаспектную реалию, чья семантика, аксиология и экзистенциалогия опираются на базовые константы теологического характера, связанные с первородным грехом. Грехопадение прародителей, состоявшее в нарушении Божьего запрета и в демонстрации своеволия, завершилось их отпадением от Бога как главного и единственного источника всякой, в том числе и духовно-нравственной, жизни. Оно разрушило основания изначального богоподобия людей, сообщило им склонность к преступлениям, т. е. к употреблению своего разума и свободной воли во зло себе подобным.
Человек, не выдержавший в ситуации с «запретным плодом» испытания божественным «тестом» на послушание, может сетовать и даже возмущаться своей причастностью к этому давнему событию библейской истории, но отменить его воздействие на себя и свою жизнь он не в состоянии. Таким образом, обнаруживаются две важные истины. Первая состоит в том, что онтологически человек является образом и подобием Бога. Другая гласит, что он этически отпал от этого состояния, что его духовная природа оказалась повреждена и в результате он обнаружил склонность к разнообразным проступкам, порокам и преступлениям. Желает того человек или нет, но он обязан принимать оба эти утверждения, ибо несет в себе готовность как к добру, так и к злу, как к подвигам, так и к преступлениям.
Большинство людей не имеют представления о своем богоподобии и потому пребывают в духовной слепоте, идут, как говорится в Евангелии от Матфея, широким путем греха, ведущему их к вечной погибели (Мф. 7, 13). Пока они пребывают в их настоящем антропологическом статусе и регулярно нарушают религиозные нормы (запреты, установленные Богом в Декалоге), пока от родителей к детям передается все то, что составляет греховную человеческую природу, мир будет «лежать во зле». В этом выводе библейская криминология созвучна взглядам большинства современных ученых-криминологов, видящих в преступности «нормальную функцию общества». Для их секулярного сознания, как и для христианского сознания профессиональных теологов, преступление (грех) - необходимый составляющий момент мирового порядка и глобального социально-исторического процесса.
В свете библейских определений печать первородного греха, предрасполагающая людей к совершению преступлений, не снимает ни с кого из них ответственности за содеянное. И это потому, что у человека есть еще и свобода воли, т. е. возможность выбора между добром и злом. Именно она выступает в качестве существенной предпосылки грехов личных, за которые каждый, кто их совершает, несет персональную ответственность. Ни личные грехи, ни бремя ответственности за них не передаются от одного человека к другому.
Существует несколько форм, в которых проявляются личные грехи. Во-первых, это практические действия, идущие вразрез с повелениями Бога, нарушающие краеугольные заповеди, данные людям для исполнения. Во-вторых, это высказывания, либо содержащие хулу на Духа Святого, либо наносящие прямой вред другим людям, либо свидетельствующие о том, что сам говорящий оскорбляет тот образ и то подобие Божье, которое носит в себе. В-третьих, это помыслы, еще не реализовавшиеся намерения, вынашиваемые человеком желания совершить нечто недолжное, запретное.
Способность человека к греху, а значит и к преступлению, свидетельствует о глубоком внутреннем разладе в строе человеческой души, о нарушении должной иерархии элементов в ценностно-нормативных структурах индивидуального духа. Эта разлаженность препятствует выстраиванию правильных отношений человека с окружающими людьми, с социальной и природной сферами, с миром культуры. Но главное, о чем свидетельствует грех, - это о ложном отношении человека к Богу, о превратном использовании той любви, которую Бог расточает на все живое.
Совершая преступление, человек демонстрирует пренебрежение своим истинным призванием и предназначением. Преступник – это, говоря библейским языком, человек греха и беззакония, человек лукавый и нечестивый. Он «ходит со лживыми устами». Он «мигает глазами своими, говорит ногами своими, дает знаки пальцами своими. Коварство в сердце его; он умышляет зло во всякое время, сеет раздоры... Глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную. Сердце, кующее злые помыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству. Лжесвидетель, наговаривающий ложь и посевающий раздор между братьями» (Прит. 6, 12-19.).
Библия предписывает рассматривать грех как тяжкое, неблагодарное бремя, от которого человек должен стремиться освободить себя. Для этого ему следует обратить собственный гнев не на себя, а на грех. Но нередко бывает так, что избавиться от тяжести греховного бремени только лишь собственными силами человек не в состоянии. В этом отношении характерны судьбы алкоголиков и наркоманов, оказавшихся в тяжком рабстве у своих патологических наклонностей и не способных вырваться из-под их власти. И Библия прямо говорит: там, где тщетны надежды человека на свои слабые силы, помочь ему может упование на Духа Святого, надежда на благодать Божью. И тогда обнаруживатся: то, что невозможно осуществить человеческими силами, становится реальным при подключении энергии Духа Святого, энергии веры. Христианский мир, в том числе мир современных христиан, знает бесчисленное множество свидетельств, когда грешники, начиная с евангельской Марии Магдалины и вплоть до падших людей, живущих в сегодняшнем мире, проституток, пьяниц, наркоманов, преступников, неузнаваемо изменялись, полностью освобождались от своих греховных пристрастий.
У борьбы с грехом имеется своя этика, которая во многом напоминает воинскую этику, а ее рекомендации местами похожи на прямые предписания воинского устава. Этот дух благородной воинственности хорошо передают слова Иоанна Златоуста: «Не будем довольствоваться исканием собственного спасения; это означало бы погубить его. На войне и в строю, если солдат думает только о том, как бы спастись бегством, он губит себя и своих товарищей. Доблестный солдат, который сражается за других, вместе с другими, спасает и себя самого. Раз наша жизнь есть война, самая жестокая из войн, сражение, битва в строю, будем оставаться в рядах, как приказал нам Царь, готовые разить, пролить кровь и убить, думая об общем спасении, ободряя стоящих, поднимая лежащих на земле».
Одной из сложнейших религиозно-нравственных и социальных проблем является проблема отношения к преступнику. Если говорить о библейско-христианских рекомендациях, то они предписывают человеку прощать ближним их прегрешения. Поскольку Бог способен прощать людям грехи и тем самым превращать происшедшее в не происходившее, то этим же путем должны следовать и люди. Но каким образом можно относиться к обнаружившемуся греху как к чему-то несуществующему? Казалось бы, никто из людей не в состоянии сделать не бывшим то, что однажды случилось. Но особенность жизненного мира людей такова, что в нем невозможное в онтологическом смысле становится возможным в смысле этическом. Христианская аксиология в данном случае опровергает онтологию и возникает один из замечательных этических парадоксов, согласно которому проявившийся грех, будь то проступок или даже преступление, исчезает из духовного пространства взаимодействующих субъектов. При этом прощение грехов не унижает прощающего, а нравственно возвышает его. «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: «до семи», но до семижды семидесяти раз» (Мф. 18, 21-22). Исполнение этого императива, заповеданного Христом, способно вычищать, дезинфицировать пространство межличностного общения.
Христиане, в отличие от людей с секулярным мышлением, понимают, что в борении с грехом, подталкивающим к преступлению, важна не просто нравственная самодисциплина, но необходимо упование на Божью помощь. Эту ситуацию, когда до совершения преступления остается один шаг, Иоанн Кассиан сравнивал с хождением по канату, растянутому на высоте. Удерживаться от падения в этом хождении помогает только постоянное памятование о Боге. Если память изменит, то это будет равносильно тому, как если канатоходец потеряет равновесие и рухнет вниз, обреченный на мучительную смерть. Чтобы этого не произошло, человеку не следует терять Бога из поля своего внимания и ни на мгновение не отворачиваться от света, исходящего от Него.
Вряд ли будет преувеличением утверждение о том, что между библейской и секулярной криминологией, между используемыми ими системами оценочных координат имеется весьма много точек соприкосновения. В сущности, все различия между этими двумя подходами сводится к тому, что ко всем антропологическим, социальным и прочим предпосылкам преступности, признаваемым и исследуемым секулярной криминологией, библейская криминология прибавляет еще и теологические основания. Принятие или не принятие их является вопросом не столько теоретическим, сколько мировоззренческим, то есть, коротко говоря, вопросом веры. На первый взгляд может показаться, что этот вопрос не имеет прямого отношения к проблеме научно-теоретического понимания сущности преступления. Но при более пристальном рассмотрении неизбежно обнаруживается весьма тесная связь между мировоззренческой и методологической позициями исследователя. Ведь методология – это фактически научно-прикладное продолжение мировоззрения, присущего ученому. И за любой методологической конструкцией можно, при известных усилиях, усмотреть мировоззренческое кредо исследователя. То мировоззрение, которое основывается на библейско-христианских предпосылках, примечательно тем, что вводит в перечень детерминант преступлений еще один каузальный комплекс, состоящий из причин сакрального характера. Именно сакральная реальность оказывается тем детерминирующим основанием, которое, если его учитывать, придает каузальному анализу преступления качества необходимости и достаточности, сообщает теоретическим построениям признаки исчерпывающей полноты. И уже одно это позволяет надеяться, что для серьезных ученых данное обстоятельство может быть поводом внимательного отношения к тому эвристическому потенциалу, который содержится в библейской концепции преступления.
Для современной криминологии характерно разнообразие мировоззренческих позиций и методологических подходов. И хотя российское криминологическое сознание является в основном секулярным, можно говорить о пробуждающемся интересе отечественных ученых к религиозно-теологическим аспектам криминологического знания, в том числе к проблеме библейских оснований современных концепций сущности преступления.
Автор статьи показывает, что в Библии сущность преступления определяется через апелляцию к более общему понятию греха. Если суть и смысл преступления могут определяться и описываться при помощи сугубо антропологических или социальных категорий, то смысл греха неизменно предполагает теологический контекст и, соответственно, теологическую интерпретацию. То есть через понятие греха в концепт преступления входит теологическая составляющая.
Изучения социологии и его особенностиРеферат >> Социология
Разума: теологической , метафизической и позитивной. На теологической стадии... каналом является организованная преступность . Коллективная (групповая) ... между антагонистическими классами, – упрощенный подход к изучению проблемы. И поскольку считалось, ...
Теория происхождения государства. Теологическая теория
Реферат >> Государство и правоЛитературы………………………………………………….31 Введение Изучение процесса происхождения государства... их престиж, сурово осуждала преступность , способствовала утверждению в обществе... выполнения курсовой работы выполнены. Теологический подход – государство понимается в...
История экономических учений (10)
Учебное пособие >> ЭкономикаВремя вся общественная жизнь приняла теологическую форму, т.е. основывалась на религиозном мировоззрении... их поведение”. Понимание преступной деятельности. Изложив основные принципы экономического подхода к изучению преступности , Г. Беккер далее...
"Бог слышит молитвы и знает веру того, кто еще не вызван Им из небытия к бытию" (А.С. Хомяков).
За прошедшие десятилетия медицинская наука далеко продвинулась в изучении стадий внутриутробного развития человека. При этом парадокс заключается в том, что чем более объективный исследователь узнает о природе человека, тем более н аучное знание подводит цивилизованное человечество к принятию традиционных моральных ценностей. Так с точки зрения современной эмбриологии, с момента оплодотворения человеческий эмбрион - живое человеческое существо, отличное от своих родителей, которое принадлежит к роду Homo sapiens, обладает своим собственным уникальным генетическим кодом, динамично развивается, последовательно раскрывая потенции, заложенные в него природой, и которое мы вправе называть человеком на эмбриональной стадии его развития.
Тем самым все, что происходит с человеческим эмбрионом, происходит с человеком, по отношению к которому действенны все нравственные обязательства, приложимые к человеку после его рождения. Именно человеческое достоинство зачатой жизни исключает для нравственного сознания возможность искусственного прерывания беременности и порождает дискуссии "о юридических и этических границах допустимого" в экспериментах над человеческими эмбрионами, о приемлемости тех или иных репродуктивных технологий и процедур.
Согласно Катехизису Католической Церкви: "С самого начала зародыш должен почитаться за личность". Человек вступает в общение с Богом в первое мгновение своего бытия. Тайна богопредстояния человеческого эмбриона - это тайна тех глубин человеческого духа, о которых знает только Бог и которые будут выявлены в имени, нарекаемом человеку после Воскресения. "Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде чем ты вышел из утробы, Я освятил тебя" (Иер 1:5). Но то, что Бог обращен к зачатой жизни, означает, что и она каким-то образом соотносит себя со своим Творцом. Отсюда следует, что благу личности должны быть подчинены и все остальные реалии нашей жизни, включая социальные отношения: "Личность представляет собой конечную цель общества, которое подчинено благу личности".
О том, что человек с момента зачатия обладает бесценным даром жизни, свидетельствует и Русская Православная Церковь в принятых на Архиерейском Соборе 2000 г. "Основах социальной концепции" (XII.1.).
На чем зиждется эта позиция?
Среди аргументов, приводимых теми, кто отстаивает равноценную значимость жизни и матери, и зачатого ребенка, можно выделить четыре уровня:
- 1) объективные научные данные о начале человеческой жизни;
- 2) философская очевидность трансцендентности человеческой личности, которую невозможно отождествить с каким-либо временным отрезком человеческой жизни, а тем более редуцировать к биологии, психологии или социальному положению человека;
- 3) однозначность клятвы Гиппократа и библейских заповедей о недопустимости посягательств на человеческую жизнь, включая заповедь не убий, а также иные предписания, защищающие нерожденных детей;
- 4) то понимание человека и его призвания, реальность которого была явлена во Христе и проходит сквозь всю историю христианства.
В последнем случае речь идет о новозаветной антропологии, в которой призвание человека осмысливается в категориях богообщения и преображения всей жизни во Христе. Апостол Павел писал об этом так: "Мы же все <…> взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа" (2 Кор 3:18). Здесь чудовищность умерщвления человека на любой стадии его жизни определяется не только запретами Библии, но и той мерой благодатной жизни, которая могла бы быть ему дарована в таинствах Церкви, но от которой его отлучает насильственная смерть.
Независимо от того, принимаем ли мы антропологию и этику христианства, при работе с пациентами надлежит учитывать последовательность этой позиции, ее исходные данные и богословскую строгость. Это тем более важно, что значительная часть населения России в тои или иной степени соотносит себя с православием.
В нашей лекции мы не будем затрагивать вопрос о том, каким предстает статус эмбриона человека в каноническом праве Церкви. Ответ на него в целом известен: аборт приравнивается к убийству. Также мы не будем вступать в дискуссию о времени вселения души в человеческий зародыш; отметим лишь, что при всем разбросе мнений, значительная часть христианских мыслителей, среди которых достаточно назвать имена святителя Григория Богослова и преподобного Максима Исповедника, отстаивала единомоментность зачатия и одушевления человеческого существа. геном эмбрион этический теологический
Как определяется личность? С какого момента можно говорить о личностном бытии человека? Что это означает для медицины? Ответы на эти вопросы позволят нам выявить антропологическое измерение Нового Завета, понять логику церковной позиции в области биомедицинской этики и более ответственно подходить к пониманию врачебного долга.
Следует отметить, что задолго до появления современных научных знаний и технологий, в восточно-христианском богословии зародыш обладает статусом уникальной человеческой жизни.
Исходя из совершенно иных оснований, из откровения Бога о Себе как Боге троичном в Лицах, исполненном любви к Своему творению, о неповторимости и личностном бытии каждой зачатой человеческой жизни свидетельствуют христианские мыслители и богословы, начиная от Евангелистов и кончая ныне живущими подвижниками веры и благочестия, упомяну здесь лишь митрополита Антония Сурожского, по образованию врача, а по образу жизни - апостола и святителя.
Итак, почему же с таким трепетом к эмбриону человека относится христианская мысль?
Первые свидетельства о личностном статусе зачатой жизни мы находим в самом начале Евангелия от Луки.
По свидетельству Евангелиста Луки, архангел Гавриил, возвещая престарелому священнику Захарии о рождении от него сына Иоанна, говорит ему о том, что Иоанн "Духа Святаго исполнится еще от чрева матери своей" (Лк 1:15). Во исполнение слов архангела Гавриила неплодная жена Захарии Елисавета зачала и стала ожидать рождения сына. Через шесть месяцев после этого архангел Гавриил является Деве Марии и благовествует Ей о чудесном рождении от Нее Мессии Иисуса. В подтверждение своих слов архангел Гавриил ссылается на уже имеющую место шестимесячную беременность Елисаветы. Поскольку неплодная Елисавета была дальней родственницей Марии, Та приходит к ней, чтобы поздравить ее с долгожданной беременностью. Так вот, когда Дева Мария пришла к Елисавете, исполнилось пророчество архангела Гавриила о том, что сын Елисаветы, Иоанн, еще до рождения будет осенен благодатию Святого Духа. Евангелист Лука пишет об этом так: "Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве ее; и Елисавета исполнилась Святого Духа, и воскликнула громким голосом, и сказала: благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего! И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне?" (Лк 1:41-43). Но коль скоро младенец взыграл, то есть откликнулся на приближение Господа, значит, еще до рождения человек таинственным образом способен к общению с Богом, а общение с Богом всегда личностно. С христианской точки зрения, этот эпизод служит одним из аргументов в пользу того, что нерожденный ребенок не бездушен и не безличностен, и аборт - убийство.
Но в данном случае речь идет о 6 месяцах. Однако в этом же эпизоде же мы убеждаемся в том, что согласно Евангелию от Луки о личностном бытии новой человеческой жизни следует говорить с первых дней ее существования.
И здесь нам необходимо ответить на вопрос о том, сколько времени прошло от явления архангела Гавриила Деве Марии с вестью о боговочеловечении до встречи Марии и Елисаветы? При ответе на этот вопрос следует учитывать два обстоятельства:
- - Мария без промедления, как пишет Лука, с поспешностью, приняв волю Божию о чудесном рождении от Нее Мессии, едва отошел от Нее Ангел, встала и пошла в нагорную страну, в город Иудин.
- - Как отмечают комментаторы, "Иудея названа по традиции нагорной страной, ср. Нав. 20:7, 21:11 и также у Иосифа Флавия, хотя Галилея была не менее гористой. Путь от Назарета составлял 80-100 миль и должен был занять 3-4 дня. Поспешность ("spoud") Марии выражает Ее готовность скорее исполнить повеление ангела".
Поскольку же Елисавета именует Деву Марию "Матерью Господа моего", а все комментаторы сходятся в том, что Господом здесь именуется Христос, то приходится согласиться с тем, что коль скоро Мария - Мать, то у Нее есть Сын и это Сам Господь. Но Бог, согласно библейской традиции, - Личность, а стало быть, личностно и бытие человеческой природы Сына Божия после Его воплощения и вочеловечивания.
Согласно самой сути христианской веры, воплотившись, Слово Божие последовательно воспринимает всю полноту человеческой природы, исключая греховные наклонности, пристрастия, похоти и т.д. Но вся полнота человеческой природы во Христе предполагает и все возрасты человеческой жизни. Иными словами, с точки зрения православной антропологии, в понятие человеческой природы заложены не только все ее силы, свойства и способности человека, но и все стадии его развития. Поскольку же Христос "всего человека исцелил", поскольку Сын Божий подлинно вочеловечился, значит, Он должен был воспринять и все возрасты человеческой жизни.
Здесь возможно возражение: не может ли эмбриональная стадия развития человека быть греховным проявлением человеческой жизни после грехопадения? В данном случае Христос не должен был бы воспринимать эту стадию, поскольку в Нем не было греха. Книга Бытия исключает такую возможность: заповедь "плодитесь и размножайтесь" (Быт 1:28) дана в Эдеме до падения Евы и Адама и является не проклятием, а благословением (там же). Стало быть, возрастание человека из клеточки - естественный закон существования "всякой плоти". Следовательно, в поступательном приобщении Богу тварной человеческой жизни эмбриональная стадия развития человека не была исключена Словом из совокупности признаков того, что означает "быть человеком".
Итак, согласно евангелисту Луке через три-четыре дня после Благовещения Дева Мария именуется Матерью Господа, а младенец Иоанн откликается на Его приближение. Согласно данным современной эмбриологии 3-4 день это время, когда эмбрион еще не закрепился в стенке матки. Еще не закрепился, но уже является абсолютно отдельным существом, с уникальным геномом и т.д. Евангелие свидетельствует нам о том, что у этого 3-х-дневного эмбриона Богочеловека уже есть богочеловеческая личность. Причем, не будущая, не потенциальная, но уже реально присутствующая, бытийствующая и именно так воспринимаемая Елисаветой, которая была в тот момент осенена Святым Духом. И мы, не кощунствуя, можем на языке строгого богословия, говорить о Предвечном, Вездесущем и Всемогущем Боге, Который после воплощения прошел и стадию эмбрионального развития человеческой жизни, и на этой стадии бытие человеческой природы Христа было личностным бытием.
Но если это верно в отношении Христа, личность Которого является богочеловеческой, то можем ли мы говорить о том, что это справедливо и для обычного человеческого эмбриона? При ответе на этот вопрос необходимо исходить из того, что во Христе был явлен образ подлинно человеческой жизни. Все христологические догматы отстаивают истинность Его вочеловечения. Ибо только благодаря этому мы спасены. Нет такого возраста или природного свойства человека, которым не найдется места в воскресении, ибо человеческая природа во всей целокупности была воспринята воплотившимся Богом. Отсюда понятны вдохновенные слова архиепископа Иоанна (Шаховского): "человечество Иисусово - это Дом, в котором всех встречает Бог". В противном случае, если Он имел иное устроение, нежели люди, Он не нам приобщился, а чему-то иному, не вочеловечился, а "воинопланетянился", а стало быть, и спас не нас, а тот природный конструкт, в котором отсутствовали какие-либо человеческие свойства. В этом случае христианство утрачивает всякий смысл. Но опыт общения с Богом, даруемый в т а инственной жизни Церкви, убеждает христиан в обратном: спасение свершилось. Значит, не имея греха, Христос имеет всю полноту человеческой природы, включая совокупность возрастов. А это означает не только то, что в момент творения человека Бог создал его таким, чтобы в перспективе грехопадения, из вечности, Им видимой, Он смог Сам воплотиться и вочеловечиться. Это означает, что человек изначально был сотворен по образу Христа. Сообразность нас Христу, означает и сообразность Спасителя нам. Все, что наличествует в Нем в образе Его человеческого бытия, должно иметь место и в нас. Стало быть, если Ипостась Бога Слова от момента Благовещения соединяется вначале с одной, а затем по мере возрастания и со всеми клеточками человеческого тела Спасителя, а Он является образом истинной человеческой жизни, то и в нас ипостась, или личность, присутствует от момента оплодотворения яйцеклетки.
Вот что говорит об этом преподобный Иоанн Дамаскин: "Что ипостась Христова одна, мы узнаем вот откуда. Начало существования всякого зародыша есть семя, ввергамое отцом в утробу жены, жена, зачиная его, доставляет свою кровь, и так образуется зародыш. Одна ипостась семени и материнских кровей, образующих в ней плоть, и зачатие семени. А зачинает женщина от соития с мужем внедряемое им семя, и оно есть ипостась зародыша. Так что же зачала Святая Дева? Плоть? Значит плоть не от Нее - ведь женщина не зачинает сама от себя. Так что же зачала? Слово Божие? Ибо Дух Святой посредствовал вместо соития и осенил Ее, и был зачат Сын и Слово Божие и Сам стал плотью, одушевленной разумной и мыслящей душой, и Сам, словно Божественное семя, стал ипостасью для плоти, одной ипостасью двух природ, Божества и человечества".
Не вынося суждений о времени одушевления эмбриона, он однозначно свидетельствует о том, что:
- 1) Человеческая жизнь, как собственно человеческая, начинается от момента оплодотворения.
- 2) Зачатый зародыш являет собой личностное (ипостасное) бытие человека на самой ранней стадии его развития.
- 3) Это верно и в отношении Боговоплощения, исключая образ зачатия - не естественный, а чудесный, бесстрастный, наитием Духа от Отца Небесного.
Аналогично, исходя из догмата богочеловечества Христа, рассуждает и современный православный богослов и подвижник митрополит Антоний Сурожский.
"Мне кажется, - говорит он в одном из своих интервью, - что в той стране, где аборт узаконен, никто, начиная с правительства и кончая обыкновенным обывателем, не имеет права говорить о том, что жизнь человека является святыней, потому что аборт - это убийство.
Говорить о том, что можно совершать аборт в какой-то момент до того, как зародыш уже видимо принимает образ ребенка, тоже не выход из положения, во всяком случае, для верующего. Можем ли мы сказать, что когда Божия Матерь зачала Спасителя Христа, то до какого-то момента - до 14, 18, до 28-й недели - Он не был человеком и не был рождающимся Богом? Нет, в момент зачатия зародыш ребенка уже является человеком, его уничтожение является убийством человека. И на это надо смотреть прямо и серьезно, никакого извинения в этом отношении нет".
Для медицинской этики здесь важно то, что личностная подоснова присутствует в человеке независимо от того, насколько в нем наличествует полнота его природы. Прошло ли мгновение от момента зачатия, достиг ли человек расцвета своих сил или подошел к пределам старости - он всегда не только что, но и кто. Даже если его природа деформирована, даже если он обречен на гидроцефалию или старческое слабоумие - он все равно человек. И любое медицинское вмешательство затрагивает жизнь человека, наделенного в своих глубинах личностным бытием. Отсюда понятно, почему с позиций биоэтики аборты, равно как и эвтаназия зачеркивают жизнь не неразумного животного (конгломерата клеток), но человека, пусть и в начале или конце его пути.
Еще семьдесят лет назад в Европе нельзя было сильнее оскорбить врача, чем предположить, что он способен произвести аборт: ""Вы на все пойдете за деньги. Быть может, даже на убийство нерожденных". Один из врачей все еще ухмылялся, но лицо его пожелтело. Другой визгливо и резко крикнул: "Помните, с кем говорите!" Этот диалог из детектива Честертона показывает, что на Западе считалось нормой вплоть до середины XX столетия и что - крайней степенью падения врача.
Точно также относились к подобным медикам и в СССР: "В годы, когда были запрещены аборты, Василий Данилович занимался подпольной практикой, зарабатывал большие деньги. "Надо же как-то жить", - произнес он, когда на него брезгливо посмотрела тетя Женя (…) Что-то чуждое и неприятное было в этих супругах, живших от подпольной медицины", - вспоминает современник эпохи.
Но в наши дни речь идет не только о деньгах. После легализации абортов многих тянет преступить заповедь не убий именно потому, что это можно совершить безнаказанно. Жизнь эмбрионов приносится в жертву острым ощущениям. Федор Михайлович Достоевский писал об этом в романе "Преступление и наказание" так: "Нет, батюшка Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитируется фраза, что кровь "освежает"; когда вся жизнь проповедуется в комфорте", - говорит Раскольникову следователь Порфирий Петрович. И здесь практика ставить эксперименты на эмбрионах смыкается с мироощущением самых диких и мрачных религиозных культов, с сатанистскими жертвоприношениями.
Хотим ли мы предупредить медиков о том, что те муки, на которые они обрекают человеческие эмбрионы, имею сатанинскую изнанку? Да, ибо все мы предстанем Суду Божию. И Суд этот совершается во всем пространстве человеческой жизни. Человек сам подводит себя либо к вечной радости, либо к вечным мукам. Каждым своим поступком, мыслью, словом, намерением соотносит себя с вечностью. И в любой момент может переступить грань, отделяющую время от вечности. И в этой непредсказуемости времени, в которой Бог, по выражению Апокалипсиса, приходит как вор (ср. Апок 3:3), - вся значимость каждого мгновения, каждого выбора, поскольку там человеку уже не дано переменить себя.
Но что делать, если человек понимает, что уже ошибся? В жизни каждого человека наступает момент истины, когда все содеянное им предстает в подлинном свете и требует нравственного осмысления и покаяния в том, что нарушало волю Божию. Но как исправить прошлое? Как сделать бывшее не бывшим? Христианство знает ответ на этот вопрос. Для этого нужен внутренний переворот. На языке Евангелия - переворот покаянный. Покаяние (греческое мета-нойя) буквально означает перемену ума. В исповеди человек отделяет себя от своих дел, подвергает их нравственному суду и просит Бога уврачевать язвы, нанесенные как своей душе, так и другим людям. Таинство исповеди возвращает внутреннюю чистоту и силу творить дела любви. Конечно, исповедь по-своему страшна, ибо обнажает правду о том, чем же ты был на самом деле. И в этот момент важно помнить не только о том, что в каких-то своих делах ты служил князю тьмы, но и о том, что Бог есть любовь, принимающая в свои объятия любую, даже самую омраченную душу, если только она, подобно разбойнику на Кресте, припадает ко Христу с мольбой о милости и спасении.
Теологический подход возник одним из первых. Он уходит своими корнями в религиозные представления, определившие основы понимания развития человечества. К примеру, в основе христианского понимания развития общества лежит библейская модель истории. Теологический подход, таким образом, опирается на теории, объясняющие исторический процесс как отражение Божественного плана существования человечества. Согласно теологическому подходу источником развития человеческого общества является Божественная воля и вера людей в эту волю. Приверженцами этой теории являлись Августин, Джеффри, Оттон. В XIX в. ход истории определял божественным провидением Л.Ранке. К российским авторам христианской концепции исторического развития относятся Г. Флоровский, Н. Канторов.
Субъективизм – это идеалистическое понимание исторического процесса, согласно которому история развития общества определяется не объективными законами, а субъективными факторами. Субъективизм, как методологический подход, отрицает исторические закономерности и определяет личность творцом истории, объясняет развитие общества волей отдельных выдающихся личностей, результатом их деятельности. К сторонникам субъективного метода в исторической социологии можно отнести К. Беккера.
Географический детерминизм – преувеличение значения географического фактора в развитии конкретных обществ. Арабский историк Ибн Хальдун (1332-1406 гг.), автор «Книги назидательных примеров по истории арабов, персов, берберов и народов, живущих с ними на земле», развил идею решающего значения географической среды для развития общества, зависимости обычаев и учреждений каждого народа от способов добывания ими средств к существованию. Таким образом, согласно теории географического детерминизма, в основу исторического процесса положены природные условия, определяющие развитие человеческого общества. Многообразие исторического процесса также объясняется особенностями географического положения, ландшафта, климата. К сторонникам этого направления можно отнести Ш.Л.Монтескье, подробно изложившего идею влияния климата и других естественно географических факторов на общество, формы его правления и духовной жизни.
Россию как целый историко-географический континент с особой судьбой рассматривали представители евразийской школы Г.В.Вернадский и Н.С.Трубецкой, В.Н.Ильин, Г.В. Флоровский. Н.И. Ульянов, С.М. Соловьев в истории развития общества придавали важное значение природе, географической среде. Н.И.Ульянов считал, что «если существуют законы истории, то один из них надо усматривать в географических очертаниях Государства Российского». С.М. Соловьев писал: «Три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны, где он живет; природа племени, к которому он принадлежит; ход внешних событий, влияния, идущие от народов, которые его окружают».
Рационализм – теория познания, определяющая разум единственным источником истинного знания и критерием достоверного знания. Декарт –родоначальник рационализма нового времени доказывал возможность постижения истины разумом. Рационализм ХVII-XVIII вв. отрицал возможность научного познания истории, рассматривая ее как царство случайности. Как методологический подход рационализм соотносил исторический путь каждого народа со степенью его продвижения по лестнице общечеловеческих достижений в области разума. Деятели Просвещения наиболее отчетливо проявляли безграничную веру в торжество прогресса на основе силы разума.
Рационалистическая интерпретация истории (всемирно-историческая интерпретация) в XIX веке представлена учениями К.Маркса и Г.Гегеля. По их мнению, история универсальна, в ней действуют общие и объективные по характеру закономерности. В философии Г.Гегеля исторический процесс представлен тремя ступенями: восточная (азиатская), греко-римская (античная), германская (европейская). В подготовительных рукописях к «Капиталу» К.Маркс выделял докапиталистическое, капиталистическое и посткапиталистическое общество. Она является описанием европейской цивилизации. Европоцентризм (признание европейских шедевров хозяйства, зодчества, военного дела, науки эталоном цивилизованности и европейских критериев прогресса – универсальными) обусловил кризис рационалистической интерпретации истории в ХХ веке.
Эволюционизм сформировался в начале XIX в. как антропологическая интерпретация идеи развития и прогресса, не рассматривающая человеческое общество как общество производителей. К классикам эволюционизма относят Г.Спенсера, Л.Моргана, Э.Тейлора, Ф.Фрезера. Из российских ученых к сторонникам эволюционизма причисляют Н.И.Кареева. Эволюционизм представляет исторический процесс как однолинейное единообразное развитие культуры от простых форм к сложным, исходя из того, что у всех стран и народов существует единая цель развития и универсальные критерии прогресса. Суть эволюционистской теории предельно проста: с немногими временными отклонениями все человеческие общества движутся вверх по пути к процветанию. Культурные различия между народами объясняются их принадлежностью к различным ступеням исторического прогресса.
Позитивизм как теория, возник в XIX веке. Основоположником позитивизма стал французский философ и социолог О.Конт, разделивший историю человечества на три стадии, из них – теологическая и метафизическая – пройдены, высшая стадия – научная, или позитивная, характеризуется расцветом положительных, позитивных знаний. Позитивизм уделяет особое внимание влиянию социальных факторов на человеческую деятельность, провозглашает всесилие науки и признает независимую от произвола личности эволюцию человеческого общества от низших к высшим ступеням. Сторонники позитивизма игнорировали социально-политическую эволюцию общества, объясняя появление классов и другие социально-экономические процессы функциональным разделением труда.
В ФОКУСЕ ВНИМАНИЯ - СОВРЕМЕННАЯ МЕДИЦИНА.*
Теологический подход к медицинскому воздействию
, профессор, доктор философских наук,
зав. кафедрой биомедицинской этики РГМУ.
История христианства свидетельствует, что медицина никогда не была чужеродным образованием для православной культуры.
Раздел XI «Основ социальной концепции РПЦ» - «Здоровье личности и народа» - начинается с утверждения, что «попечение о человеческом здоровье - душевном и телесном - искони является заботой Церкви»1. Эта констатация основана на библейском отношении к медицине, которое выражено в книге Иисуса, сына Сирахова: «Почитай врача честью по надобности в нем; ибо Господь создал его, и от Вышняго врачевание... Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. Для того Он и дал людям знание, чтобы прославляли Его в чудных делах Его: ими Он врачует человека и уничтожает болезнь его. Приготовляющий лекарства делает из них смесь, и занятия его не оканчиваются, и чрез него бывает благо на лице земли. Сын мой! В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь, и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце... И дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен. В иное время и в их руках бывает успех. Ибо и они молятся Господу, чтобы Он помог им подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни» (Сир. 38:1-2, 4, 6-10, 12-14).
И в Новом Завете нет осуждения применения медицинских средств. Более того, профессия врача освящена Священным Преданием - один из учеников Христа, апостол Лука, был врачом. Врачевание - одна из профессий первых христиан, святых Космы и Дамиана, мученика Пантелеймона. История Церкви полна примерами, когда священники и даже епископы занимались врачеванием телесных недугов2. «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные... Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:12-13). «Исцеляйте больных», - научает Христос своих учеников (Лк. 10:9).
Именно «принадлежность» духовного и телесного врачевания православной культуре с особой остротой ставит сегодня вопрос о новых методах медицинского воздействия, которые не только отличаются от тех, что применялись в библейские времена, но и от тех, которые применялись в медицине вплоть до второй половины 20 в.
Со второй половины 20 в. изменения в медицинской теории и практике принимают принципиально новый характер. Новые возможности медицины связаны не столько с лечением, сколько с управлением человеческой жизнью. Современная медицина получает реальную возможность «давать» жизнь (искусственное оплодотворение), определять и изменять ее качественные параметры (генная инженерия, транссексуальная хирургия), отодвигать «время» смерти (реанимация, трансплантация, геронтология).
Согласуется ли новая медицинская практика с внутренним духом и строем Православия? Является ли «делом» Церкви в конце 20 в. медицина и все, что происходит с болеющим и страждущим современным человеком? Появление в «Основах…» к раздела XII – «Проблемы биоэтики» - связано с необходимостью ответить на нетрадиционные для православного богословия вопросы, вызванные «бурным развитием биомедицинских технологий»3.
Однако сам факт обращения Церкви к этим проблемам, воспроизводство и оперирование нетрадиционной для православия терминологией («репродуктивные права (аборт)», «сексуальность», «половые клетки» и т. п.) расценивается многими как явление церковного модернизма. Действительно, не симптом ли это перерождения ортодоксальности ортодоксии? Ответ на вопрос прост, и его можно найти в преамбуле раздела XII. Внимание Церкви к этим проблемам - это не попытка угнаться за модными умонастроениями, а выражение «глубокой пастырской озабоченности» возможностью духовно-нравственных и социальных последствий бесконтрольного применения биомедицинских технологий, активно вторгающихся в жизнь современного человека.
Проблемы биоэтики
Именно поэтому для Церкви таким значимым становится решение ею проблем биоэтики как системы знания о границах допустимого манипулирования жизнью и смертью человека. Выверка этих границ светом христианской нравственности чрезвычайно важна и актуальна, ибо применение новых биомедицинских технологий в России с каждым годом расширяется, но до сих пор осуществляется вне рамок необходимого правового регулирования. Поэтому вопрос о этическом самосознании врачей-практиков, ученых-исследователей и моральной ответственности пациентов за согласие на применение той или иной методики лечения приобретает в настоящее время особую важность. Нравственные убеждения людей остаются сегодня практически единственным способом регулирования применения новых биомедицинских технологий и защиты общества от разрушительных последствий их использования.
Но здесь встает другой принципиальный вопрос. В состоянии ли Церковь дать адекватные решения этой проблемы? И насколько предлагаемые ею рекомендации приемлемы для современного общества и человека?
Социологический опрос студентов-медиков (256 человек), проведенный кафедрой биомедицинской этики РГМУ весной 2001 г., показал, что хотя 70,7% студентов считают себя православными, тем не менее 39,8% считают допустимой эвтаназию (37,7% - против); 55% считают, что искусственный аборт делать можно (27,3% - против); допустимость фетальной терапии признают 60,2% (18,4% - против). Данные социологического опроса мы прокомментируем как свидетельство неспособности современной системы образования обеспечить духовно-мировоззренческий «запрос» учащихся адекватным гуманитарно-образовательным «предложением», а именно преподаванием теологии, содержательным уровнем таких дисциплин, как философия, религиоведение, этика, культурология. Не случайно, в полной мере отдавая должное роли образования в становлении личности врача, в «Основах...» отмечается, что «весьма важно ознакомление преподавателей и учащихся медицинских учебных заведений с основами православного вероучения и православно ориентированной биомедицинской этики»4.
В то же время существует возможность прокомментировать приведенные выше данные социологического опроса и как свидетельство ситуации «ножниц», то есть трагического расхождения «теории» православия и «практики» поведения людей. Здесь неизбежен вопрос: а может быть, биоэтические рекомендации «Основ...» расходятся не только с жизнью человека, но и принципиально неприменимы для современной медицины? Могут ли они рассматриваться как некое руководство для практического применения? Соответствуют ли эти рекомендации существующей в мире практике регламентации биомедицинских исследований?
Для получения конкретного ответа на поставленный вопрос сравним «Основы...» и главный международный документ, регулирующий практику современной биомедицины, - конвенцию о защите прав человека и достоинства человеческого существа в связи с использованием достижений биологии и медицины (Конвенция о правах человека и биомедицине; далее - Конвенция), принятую Советом Европы в 1997 г.
В статье 1 Конвенции говорится: «В области использования достижений современной биологии и медицины Стороны5 обязуются защищать достоинство и индивидуальную целостность каждого человека, гарантировать всем без исключения уважение личности, основных прав и свобод»6. Вряд ли можно утверждать, что данная позиция находится в противоречии с основными принципами отношения к человеку, изложенными в пункте 1 раздела XII «Основ...»: «Формулируя свое отношение к широко обсуждаемым в современном мире проблемам биоэтики, в первую очередь к тем из них, которые связаны с непосредственным воздействием на человека, Церковь исходит из основанных на Божественном Откровении представлений о жизни как бесценном даре Божием, о неотъемлемой свободе и богоподобном достоинстве человеческой личности, призванной «к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Флп. 3:14), к достижению совершенства Небесного Отца (Мф. 5:48) и к обожению, то есть причастию Божеского естества (2 Пет. 1I4)»7.
Статья 2 Конвенции утверждает, что «интересы и благо человеческого существа должны иметь преимущество перед интересами общества и науки»8. В «Основах...» констатируется: «Взаимоотношения врача и пациента должны строиться на уважении целостности, свободного выбора и достоинства личности. Недопустима манипуляция человеком даже ради самых благих целей»9.
В статье 3 Конвенции сказано, что «...стороны обязуются предпринять необходимые меры в целях обеспечения равной доступности медицинской помощи надлежащего качества для всех членов общества»10. В «Основах...» констатируется, что «Церковь призвана в соработничестве с государственными структурами и заинтересованными общественными кругами участвовать в выработке такого понимания охраны здоровья нации, при котором каждый человек мог бы осуществить свое право на духовное, физическое, психическое здоровье и социальное благополучие при максимальной продолжительности жизни»11 .
В статье 4 Конвенции подчеркивается: «В сфере здравоохранения всякое вмешательство, включая вмешательство с исследовательскими целями, должно осуществляться в соответствии с существующими профессиональными требованиями и стандартами»12. В «Основах...» констатируется, что «Церковь предостерегает от попыток абсолютизации любых медицинских теорий, напоминая о важности сохранения духовных приоритетов в человеческой жизни. Исходя из своего многовековой опыта Церковь предупреждает и об опасности внедрения под прикрытием «альтернативной медицины» оккультно-магической практики, подвергающей волю и сознание людей воздействию демонических сил. Каждый человек должен иметь право и реальную возможность не принимать тех методов воздействия на свой организм, которые противоречат его религиозны? убеждениям»13.
Помимо установочных положений нельзя не отметить общность взглядов и по конкретным позициям. Часть IV Конвенции - «Геном человека» - запрещает любую форму дискриминации по признаку генетического наследия (статья 11), ограничивает проведение тестирования только в целях охраны здоровья (статья 12), запрещает вмешательство в геном человека с целью изменения генома наследников данного человека (статья 13), вводит запрет на выбор пола (статья 14). В «Основах...» Церковь предупреждает, что «целью генетического вмешательства не должно быть искусственное «усовершенствование» человеческого рода и вторжение в Божий план о человеке. Поэтому генная терапия может осуществляться только с согласия пациента или его законных представителей и исключительно по медицинским показаниям» . Вмешательство в геном человека, направленное на его модификацию, является крайне опасным, ибо связано «с изменением генома (совокупности наследственных особенностей) в ряду поколений, что может повлечь непредсказуемые последствия в виде новых мутаций и дестабилизации равновесия между человеческим сообществом и окружающей средой». В «Основах...» предложено и решение проблемы генетического тестирования: «Успехи в расшифровке генетического кода создают реальные предпосылки для широкого генетического тестирования с целью выявления информации о природной уникальности каждого человека, а также его предрасположенности к определенным заболеваниям. Создание «генетического паспорта» при разумном использовании полученных сведений помогло бы своевременно корректировать развитие возможных для конкретного человека заболеваний. Однако имеется реальная опасность злоупотребления генетическими сведениями, при котором они могут послужить различным формам дискриминации. Кроме того, обладание информацией о наследственной предрасположенности к тяжким заболеваниям может стать непосильным душевным грузом. Поэтому генетическая идентификация и генетическое тестирование могут осуществляться лишь на основе уважения свободы личности»14.
«Основы...» и Конвенцию объединяет и позиция относительно недопустимости купли-продажи человеческих органов и тканей. «Тело человека и его части не должны в качестве таковых являться источником получения финансовой выгоды», - говорит статья 21 Конвенции15. «Церковь считает, что органы человека не могут рассматриваться как объект купли и продажи». И не только. «...Потенциальный донор должен быть полностью информирован о возможных последствиях эксплантации органа для его здоровья. Морально недопустима эксплантация, прямо угрожающая жизни донора. Наиболее распространенной является практика изъятия органов у только что скончавшихся людей. В таких случаях должна быть исключена неясность в определении момента смерти. Неприемлемо сокращение жизни одного человека, в том числе через отказ от жизнеподдерживающих процедур, с целью продления жизни другого»16 . Нельзя не обратить внимание на еще одну принципиальную позицию, которая объединяет Европейское сообщество и Русскую православную церковь. Это отношение к изъятию органов у лиц, неспособных дать согласие на изъятие органа. И именно в оппозиции к принципу презумпции согласия (не полученного, а предполагаемого согласия) как основе Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека» 1992 г. находится РПЦ в союзе с рядом европейских государств, подписавших Конвенцию. Конвенция подчеркивает в статье 20: «Запрещается изымать органы или ткани у человека, который не в состоянии дать на это согласие»17. Церковь полагает, что «в случае, если волеизъявление потенциального донора неизвестно врачам, они должны выяснить волю умирающего или умершего человека, обратившись при необходимости к его родственникам. Так называемую презумпцию согласия потенциального донора на изъятие органов и тканей его тела, закрепленную в законодательстве ряда стран, Церковь считает недопустимым нарушением свободы человека»18. В ряду стран, стоящих на подобных консервативных позициях, находится Россия.
Статья 18 Конвенции гласит: «Запрещается создание эмбрионов человека в исследовательских целях»19. «Нравственно недопустимыми с православной точки зрения являются также все разновидности экстракорпорального (внетелесного) оплодотворения, предполагающие заготовление, консервацию и намеренное разрушение «избыточных» эмбрионов»20. Именно на признании человеческого достоинства даже за эмбрионом основана моральная оценка репродуктивных технологий и исследований in virto, осуждаемых Церковью.
Однако между этими двумя документами есть не только общность, но и различие. Вне пределов внимания Конвенции остались проблемы уничтожения человеческой жизни в начале ее возникновения (аборты), проблемы фетальной терапии (использование человеческих эмбрионов для изготовления лекарств), репродуктивных (вспомогательных) технологий, клонирования (искусственного создания человека с заданными параметрами), эвтаназии (умерщвление безнадежно больного человека по его просьбе с помощью медицинских средств).
В «Основах...» каждая из перечисленных тем - предмет пристального внимания. Первая и самая болезненная - это проблема катастрофического числа абортов в России, которая стоит в мире на втором месте (после Румынии) по количеству производимых операций по искусственному прерыванию беременности. Церковь «неизменно почитает своим долгом выступать в защиту наиболее уязвимых и зависимых человеческих существ, коими являются нерожденные дети. Православная Церковь ни при каких обстоятельствах не может дать благословение на производство аборта». «Верность библейскому и святоотеческому учению о святости и бесценности человеческой жизни от самых ее истоков не совместима с признанием «свободы выбора» женщины в распоряжении судьбой плода»21.
Тем не менее, нельзя не отметить, что определенное влияние специфически российской «абортивной» реальности обнаруживается даже в «Основах...». Это относится к формулировке о терапевтических абортах (или абортах по медицинским показаниям)22. «В случаях, когда существует прямая угроза жизни матери при продолжении беременности , особенно при наличии у нее других детей, в пастырской практике рекомендуется проявлять снисхождение. Женщина, прервавшая беременность в таких обстоятельствах, не отлучается от евхаристического общения с Церковью, но это общение обусловливается исполнением ею личного покаянного молитвенного правила, которое определяется священником, принимающим исповедь»23 . Данная формулировка может быть рассмотрена как форма косвенного признания и оправдания терапевтических абортов и в качестве таковой вступает в противоречие со строгой логикой христианского решения вопроса об абортах, которая включает в себя следующий ряд оснований: аборт по медицинским показаниям (или терапевтический аборт) является формой осознанного умерщвления ребенка, что вступает в противоречие со 2-м и 8-м Правилом Православной веры св. Василия Великого, согласно которому «умышленно погубившая зачатый в утробе плод подлежит осуждению, как за убийство» 24. В толкованиях Правил специально подчеркивается отличие православного и ветхозаветного отношения к человеческой жизни, начало которой в ветхозаветной традиции связанно с возникновением черт человекоподобия у плода, а православная антропология этих различий не делает, связывая начало человеческой жизни с момента зачатия, о чем свидетельствуют Благовещение Архангела Гавриила и прославляемые Православной церковью зачатие праведной Анною Пресвятой Богородицы и зачатие Иоанна Предтечи.
Св. Иоанн Златоуст утверждает, что плодоизгнание - «нечто хуже убийства», ибо оно являет собой нарушение «первой и наибольшей заповеди» - заповеди любви25. Осознанное убийство своего дитя матерью ради спасения своей жизни - действие, не только нарушающее заповедь любви, но и действие, противоположное христианским представлениям,
Во-первых, о глубинной нравственной сути материнства,
Во-вторых, о непостыдной и достойной христианской смерти,
В-третьих, о роли жертвенной любви в человеческих отношениях.
Оправдание осознанного отказа от жертвенного отношения к своему ребенку со стороны матери - вопиюще по своей антихристианской сущности, ибо «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 13:15). Протоиерей Димитрий Смирнов в книге «Спаси и сохрани» пишет: «Ведь продлить себе жизнь ценой убийства собственного ребенка равносильно тому, чтобы матери съесть своего младенца, - такие случаи были в осажденном Ленинграде. Когда мать хочет сохранить свою жизнь за счет дитя - это каннибализм»26.
Нравственное богословие не может также отказаться и от морального принципа, имеющего непосредственное отношение к проблеме: «non sunt facienda mala ut veniant bona» (нельзя творить зло, из которого бы выходило добро).
Важно также обратить внимание на то, что сегодня в результате развития медицинской науки, успешно преодолевающей ранее трудноизлечимые заболевания, случаи, в которых действительно существует необходимость прерывания беременности по медицинским показаниям, встречаются крайне редко. Этот факт тем более ставит под сомнение целесообразность фиксирования внимания на этой проблеме, особенно в той форме, как она представлена в тексте «Основ...».
С признанием и оправданием терапевтических абортов с точки зрения логики православного вероучения действительно трудно согласиться. Оно противоречит и совести, как внутренней способности переживать и распознавать зло. Оно противоречит и разуму, как способности понимать и объяснять недопустимость терапевтического аборта. Такая формулировка вступает во внутреннее противоречие к следующей позиции, четко сформулированной и в самом тексте «Основ...»: «Канонические правила приравнивают аборт к убийству. В основе такой оценки лежит убежденность в том, что зарождение человеческого существа является даром Божиим, поэтому с момента зачатия всякое посягательство на жизнь будущей человеческой личности преступно»27.
Данная позиция является ключом к пониманию отношения православия к фетальной терапии. «Безусловно недопустимым Церковь считает употребление методов так называемой фетальной терапии, в основе которой лежат изъятие и использование тканей и органов человеческих зародышей, абортированных на разных стадиях развития, для попыток лечения различных заболеваний и «омоложения» организма. Осуждая аборт как смертный грех, Церковь не может найти ему оправдания и в том случае, если от уничтожения зачатой человеческой жизни некто, возможно, будет получать пользу для здоровья. Неизбежно способствуя еще более широкому распространению и коммерциализации абортов, такая практика (даже если ее эффективность, в настоящее время гипотетическая, была бы научно доказана) являет пример вопиющей безнравственности и носит преступный характер»28.
Универсальный моральный принцип «не убий» определяет и отношение Церкви к проблеме эвтаназии: «...Церковь, оставаясь верной соблюдению заповеди Божией «не убивай» (Исх. 20:13), не может признать нравственно приемлемыми распространенные ныне в светском обществе попытки легализации так называемой эвтаназии, то есть намеренного умерщвления безнадежно больных (в том числе по их желанию). Просьба больного об ускорении смерти подчас обусловлена состоянием депрессии, лишающим его возможности правильно оценивать свое положение. Признание законности эвтаназии привело бы к умалению достоинства и извращению профессионального долга врача, призванного к сохранению, а не к пресечению жизни. «Право на смерть» легко может обернуться угрозой для жизни пациентов, на лечение которых недостает денежных средств .
Таким образом, эвтаназия является формой убийства или самоубийства, в зависимости от того, принимает ли в ней участие пациент. В последнем случае к эвтаназии применимы соответствующие канонические правила, согласно которым намеренное самоубийство, как и оказание помощи в его совершении, расцениваются как тяжкий грех»29.
Позиция Церкви находится в непротиворечивом согласии с универсальным запретом применения эвтаназии и оказания помощи при самоубийстве в современной культуре. Это следует из следующих международно-правовых обязательств: статьи 6 Декларации ООН о гражданских и политических правах, статьи 2 Европейского договора о правах человека. Данные документы отказывают властям, лицам и другим институтам (в частности, институтам здравоохранения) в праве лишать кого-либо жизни (за исключением известных чрезвычайных ситуаций). Запрет на применение эвтаназии содержится и в российском законодательстве - статья 45 «Запрещение эвтаназии», статья 60 «Клятва врача». Определение убийства в статье 105 УК РФ: «Убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку»30 обнаруживает, что любое, даже самое изощренное оправдание и определение эвтаназии не может логически преодолеть пределы определения убийства.
К выдающимся достижениям научно-технического прогресса 20 в. многие относят технологию клонирования живых организмов, включая человека. Но есть и другое мнение. Оно заключается в том, что клонирование - это наглядное свидетельство регресса человечности. В чем заключается этот регресс? В «Основах...» дан предельно четкий ответ:
«Клонирование в еще большей степени, чем иные репродуктивные технологии, открывает возможность манипуляции с генетической составляющей личности и способствует ее дальнейшему обесцениванию. Человек не вправе претендовать на роль творца себе подобных существ или подбирать для них генетические прототипы, определяя их личностные характеристики по своему усмотрению. Замысел клонирования является несомненным вызовом самой природе человека, заложенному в нем образу Божию, неотъемлемой частью которого являются свобода и уникальность личности. «Тиражирование» людей с заданными параметрами может представляться желательным лишь для приверженцев тоталитарных идеологий»31. Отношение Церкви к клонированию является убедительным примером и свидетельством того, как Церковь пытается преодолеть печально известный, упрощенный и «воинственный» стереотип противопоставления науки и веры. С позиций Церкви вера и разум способны существовать в непротиворечивом согласии.
Знание о благоустроении мира невозможно без веры в это благоустроение и без веры в способность человека овладевать миром через «духовную причинность», т. е. со знанием того, что «Господь премудростью основал землю, небеса утвердил разумом» (Притч. 3:19). Именно Божия Премудрость устроения мира лежит в основании того, что понятие «закон», как принцип построения научного знания, изначально являлось и понятием нравственного сознания, принципом устроения человеческих взаимоотношений. Клонирование, или искусственное оплодотворение, или любая другая технология не совместимы с Православием не в качестве новых научных достижений, а по причине забвения и несохранения морального смысла деятельности ученого.
За свое отрицательное отношение к клонированию Церковь вновь принимает в свой адрес обвинения в консервативности, вновь Церковь воспринимается как «тормоз» и «препятствие» на пути прогресса. Тем не менее, сегодня есть все основания полагать, что общество все же движется к пониманию того, что Церковь, выражая свое отрицательное отношение к клонированию, видит себя, прежде всего как «тормоз» и «препятствие» на пути регрессии нравственности, на пути зла, алчности и насилия, которые, к сожалению, сопряжены с бездуховностью человека, вовлеченного в производственные ритмы технического прогресса.
Мы отдаем себе отчет в том, что такая позиция Церкви воспринимается многими как весьма жесткая. При этом нельзя не отметить, что такое восприятие - это особенность современного российского общества. Для Европы, напротив христианские представления - это традиционная форма выработки отношения ко многим проблемам. В значительной степени они определяют то, что в Европе уже в течение десятилетий действуют законы, регулирующие применение биомедицинских технологий. А декларации и другие этические документы международных и национальных медицинских ассоциаций распространены в обществе и доступны каждому. Сравнительный анализ двух документов - Конвенции Совета Европы и «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви» - был проделан в рамках данной статьи не случайно. Он обнаруживает, что позиции РПЦ значительно ближе к европейским ценностям, нежели к стереотипам российского общественного сознания, затемненного до сих пор «родимыми пятнами» воинствующего атеизма .
В силу политических обстоятельств Россия в 21 в. лишь начинает вступать в европейское пространство, которое исторически является христианским по своему духовному основанию. И процесс этого вступления непрост. «Основы...» - это серьезное достижение Церкви, которая вносит значительный вклад в это движение.
Литература:
1. Основы... С. 67.
2. Епископ Варнава (Беляев). Основы искусства святости. Н.-Новгород, 1996. Т. 2. С. 48.
3. Основы... с. 73.
4. Основы... С. 68.
5. Сторонами настоящей Конвенции являются государства - члены Совета Европы и другие государства, подписавшие настоящую Конвенцию.
6. Конвенция Совета Европы по биоэтике // Биомедицинская этика / Под ред. . М.: Медицина, 1997. С. 18.
7. Юсновы... С. 73.
8. Конвенция. С. 19.
9. Основы... С. 69.
10. Конвенция. С. 19.
11. Юсновы... С. 69. 12
12. Конвенция. С. 19.
13. Основы... С. 70.
14. Основы... С. 78.
15.Конвенция. С. 29.
16. Основы... С. 80.
17. Конвенция. С. 23.
18. Основы... С. 80-81.
19. Конвенция. С. 23.
20. Основы... С. 77.
21. Основы... С. 74.
22. Терапевтический аборт - это уничтожение ребенка в случае конфликта между жизнью матери и плода, это аборт, во время которого уничтожается плод, чтобы спасти мать.
23. Основы... С. 74.
24. Правила Православной церкви с толкованием епископа Далматинско-Истринского. Спб., 1912. Т. 2. С. 376, 386.
25. Св. Иоанн Златоуст. Избр. творения. Издательский отдел Московской патриархии. М., 1994. С. 790.
26. Спаси и сохрани. М., 1997. С. 35.
27. Основы... С. 73.
28. Основы... С. 81.
29. Основы... С. 82-83.
30. Уголовный кодекс Российской Федерации. М., 1997. С. 389.
31. Основы... С. 79.
*Печатается по: О социальной концепции Русского Православия. Институт комплексных социальных исследований РА-во «Республика», 2002, с. 156-172.
Согласно данному подходу политические явления и процессы истолковываются как божественный промысел. Поэтому исследуется главным образом не реальная политическая жизнь общества, а божественное откровение, изложенное в соответствующих религиозных источниках.
В христианстве основным источником религиозного толкования политических явлений является Библия. В средневековой Европе эти толкования с наибольшей полнотой были представлены в произведениях Августина Аврелия и Фомы Аквинского. Сформулированные ими положения по сей день играют основополагающую методологическую роль в христианских исследованиях политических явлений.
Августин, прозванный Блаженным, развивал взгляды о божественном предопределении развития человеческого общества, в том числе и его политической жизни. Государству – "граду Земному" он противопоставлял "град Божий": "Один из градов желает жить по плоти, а другой по духу" . Этим определяется глубокое различие принципов жизни в том и другом граде.
В граде Земном постоянно проявляется "похоть господствования", властолюбия, "управляемая и правителями и подчиненными", т.е. присущая и тем, и другим. В граде же Божием "по любви служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь" .
Соответственно решается и проблема свободы. Исходя из христианских воззрений, Августин отмечал, что человек рождается свободным, однако проявлению его свободы препятствуют многие ограничения, существующие в обществе. Чтобы их преодолеть, необходима сильная воля, в том числе политическая, поскольку речь идет об ограничениях, устанавливаемых государством. Благонамеренная политическая воля необходима, чтобы творить добро и бороться со злом в любом государстве.
Обосновывая разделение власти на церковную и светскую (государственную), Августин указывал на безусловный приоритет церковной власти, идущей от Бога.
Власть государственная, объяснял он, регулирует поведение людей в их временном земном существовании и сама является временной. Уже поэтому она должна подчиняться божественной власти, направляющей жизнь вечную. Земным олицетворением божественной власти, по мнению Августина, является христианская церковь.
Политические взгляды Ф. Аквинского излагаются главным образом в его труде "О правлении властителей". Он утверждал, что государство берет свое начало от Бога и направляет развитие общества, как рулевой направляет корабль. Находясь под сильным влиянием учения Аристотеля, Ф. Аквинский уделял большое внимание проблеме формы существования различных политических явлений, в том числе формам государственной власти, государственного устройства и правления.
Он пытался осмыслить роль и значение в жизни людей таких форм государства, как монархия, аристократия, олигархия, демократия, тирания, при каждой из которых реализуется соответствующая форма власти. По мнению Ф. Аквинского, ни одна из названных форм государства не является совершенной, ибо не может создать всех необходимых условий для блага и счастья людей. В то же время он утверждал, что "наилучшую форму власти представляет государство, в котором сочетаются элементы монархические, аристократические и демократические" .
Обосновывая превосходство церковной власти над светской, Ф. Аквинский доказывал, что вмешательство церкви в политические дела государства, даже ее участие в свержении монарха, может быть вполне обоснованным: если правитель пришел к власти путем обмана народа, подавляет народ и в целом правит несправедливо, то народ может лишить его власти .
Ф. Аквинский был противником идеи социального равенства, истолковывая политическое и правовое неравенство существующих сословий как вполне естественное. По его утверждению, политическая и иная деятельность людей регулируется в конечном счете "божественными принципами управления миром", образующими так называемое вечное право, от которого происходят все другие формы права, в том числе регулирующие деятельность государства и всех его органов.
Политические воззрения А. Аврелия и Ф. Аквинского оказали существенное влияние на дальнейшее развитие христианской политической мысли. На их основе и в настоящее время формируются основные методологические подходы исследования христианскими политологами современных политических явлений и процессов.
Представители натуралистического подхода к изучению политических явлений и процессов указывают на определяющую роль различных природных условий в формировании политического сознания и воли людей, других их качеств, проявляющихся в их политической деятельности, из которой складываются политические процессы. Речь идет главным образом о географических и биологических факторах их жизни и деятельности. Формулируемые в данном случае теоретические положения и выводы также играют методологическую роль, поскольку из них исходят, объясняя происходящие в обществе политические и другие процессы, их сущность, содержание и социальная направленность.
Еще древние мыслители Геродот, Платон, Аристотель и др. указывали на важную роль природных, географических и климатических условий в формировании характера, темперамента и воли людей, которые, в свою очередь, оказывают решающее влияние на их поведение и деятельность, в том числе политическую.
В Новое время на существенную роль климата и географической среды в поведении и деятельности людей указывали Ж. Боден и Ш. Л. Монтескье, а также Г. Т. Бокль.
Так, Монтескье прямо связывал формы государственного правления (демократию, монархию и др.) с размером территорий, на которые распространяется государственная власть. Он писал, что "для сохранения принципов правления государство должно сохранять неизменными свои размеры" и что "дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения или сужения пределов его территории" . По его мнению, "небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины – подчиняться монарху, а обширные империи – состоять под властью деспота" .
В дальнейшем идеи географического детерминизма, обосновывающие решающую роль природных условий в развитии общества, были использованы в так называемой теории геополитики. Сегодня это уже сформировавшаяся наука, сложившаяся в процессе исследований влияния географических факторов жизни людей на их политическое мышление и деятельность, а также на деятельность и взаимоотношения различных государств.
Натуралистический подход к исследованию политических процессов использовали и ученые, убежденные, что политическое поведение и деятельность людей определяются присущими им биологическими, физиологическими и связанными с ними психическими свойствами. В свое время на это указывали так называемые социал-дарвинисты, утверждавшие, что поведение животных и людей имеет общую биологическую основу и подчиняется общим законам. Нечто подобное утверждают представители современной социобиологии и биополитики, почти полностью игнорирующие социальные факторы при объяснении общественных процессов, в том числе политических. Ими игнорируется роль социальных связей и отношений в поведении и деятельности людей, каждый человек рассматривается как бы сам по себе; движущие силы его поведения усматриваются в его биологических потребностях и инстинктах.
Сводя политические и другие общественные явления к их биологическому основанию как к их изначальной причине, представители современной социобиологии и биополитики многократно упрощают сущность, содержание и роль в обществе этих явлений.
В частности, для объяснения политических явлений и процессов используются такие биологические понятия, как "борьба за существование", "естественный отбор" и др. Американский ученый Г. Д. Лассуэлл специально изучал проблему использования "биологической технологии" для контроля политического поведения людей, а также "зависимости политического поведения от генетической предрасположенности человека" . Делаются попытки найти биологические основания таких явлений, как патриотизм и национализм (А. Эдриан, Д. Дауне и др.), а также создать универсальную теорию политической власти, применимой к человеку и животным (П. Мейер) .
Современные представители биополитики нередко черпают свои аргументы в "психоанализе" – учении австрийского психиатра 3. Фрейда и его последователей о роли психосексуальной энергии человека в различных проявлениях его поведения и деятельности, в том числе политических.
Речь идет, в частности, о "превращении энергии влечений" в политическую и другую деятельности людей и о влиянии этой энергии па их политические отношения. Утверждается, например, что господство одного человека над другим, в том числе политическое, обусловлено психической склонностью к мазохизму и садизму. Мазохизм проявляется "в доставляющем наслаждение подчинении разного рода авторитетам", а садизм – в стремлении превратить человека в "беспомощный объект собственной воли, стать его тираном, его богом, обращаться с ним так, как заблагорассудится" .
Традиция объяснять политические процессы психическими свойствами субъектов политической деятельности была свойственна Л. Уорду, Г. Лебону, Г. Тарду, Э. Дюркгейму, Л. Гумпловичу, В. Дильтею, В. Парето.
Так, по мнению Л. Уорда, основными психическими факторами цивилизации и ее политической составляющей являются желания и воля людей. Г. Тард обосновал основополагающую роль психического подражания в деятельности людей, включая политическую. В. Парето, как и его предшественники Г. Лебон, Л. Уорд и Г. Тард, дал характеристику иррациональных, т.е. неосознанных побудительных сил поведения людей, в том числе их политического поведения.
Нет сомнений в том, что психические свойства людей играют важную роль в любой их деятельности, включая политическую, однако неверно сводить эти свойства только к природным основаниям. Они являются скорее результатом сложного взаимодействия биологических, физиологических и, конечно же, социальных факторов.
Согласно социоцентрическому подходу центром исследования политических явлений и процессов являются социальные факторы. Мы неоднократно указывали на различные социальные свойства политических явлений и процессов, поэтому обратим внимание лишь на толкование социальных оснований политических явлений мыслителями прошлого и настоящего.
Например, О. Конт рассматривал политические явления как продукт "интеллектуальной эволюции человечества", воплощение его политического сознания. Именно так он истолковывал природу политических отношений субъектов и политических институтов. Роль политической науки он видел в разумном управлении политическими отношениями, установлении их гармонии на основе сочетания политических и других интересов субъектов.
К. Маркс и его последователи указывали на объективные социальные основания политики. Политика рассматривается ими как отношения между классами, другими социальными группами, главным образом, обусловленные борьбой за политическую власть, прежде всего – государственную. Они отмечали зависимость политических явлений от экономических, особенно от существующих отношений собственности на средства производства, подчеркивали, что экономически господствующие классы играют руководящие роли также и в политике, подчиняют деятельность государства своим интересам. Утверждая, что политическое сознание представляет собой отражение общественного бытия людей и существующей политической действительности, марксисты в то же время подчеркивают его активное воздействие на происходящие политические процессы.
М. Вебер всесторонне обосновал роль и значение в обществе политической власти, глубоко вскрыл ее социальный характер и формы проявления. По его мнению, все проблемы политики так или иначе связаны с функционированием политической власти. Сама политика трактовалась им как "стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти" между группами людей или государствами .
Социоцентрический подход к исследованию политических процессов используют и развивают многие современные ученые. Большинство из них не отрицают значения природных факторов в развитии общества и в политике, однако решающую роль отводят социальным факторам. Можно сказать, что в настоящее время социоцентрический подход к анализу политических явлений и процессов является наиболее распространенным и играет первостепенную методологическую роль в их научном исследовании.
Сторонники культурологического подхода основное внимание сосредоточивают на анализе политической деятельности отдельных индивидов, каждый из которых рассматривается как носитель определенной культуры, выраженной в системе его знаний, навыков, умений, интересов, ценностных ориентаций и т.д.
Любое политическое явление понимается как воплощение в нем тех элементов культуры, которыми обладают субъекты политической деятельности. В конечном счете человек с его культурными свойствами характеризуется как основной фактор политических процессов, определяющий их содержание и социальную направленность.